видны синие вены. Я втайне надеюсь, что однажды приедет семья туристов с ребенком акха, резвящимся на руках у жены. Янье сейчас почти год.

Я возвращаюсь домой с пятьюдесятью батами – мизерный заработок. Этих денег не хватит на жизнь, если муж не охотится или не работает. Но, по крайней мере, я не попрошайничаю. Ни один акха нигде и никогда не становился попрошайкой. Всегда сохраняй гордость, напоминаю я себе, пряча половину денег там, где Саньпа никогда их не найдет, но не в одежде и даже не среди посуды, где бы он стал искать, а на дне корзины с его же вещами.

Муж приходит и требует отдать ему деньги.

– Мне нужно. Отдай, жена!

Когда я, по его мнению, отдаю меньше, чем заработала, он выдвигает невыполнимые условия.

– Отдай мне свои браслеты. И головной убор. Серебро я продам.

Я пытаюсь воззвать к его разуму:

– Если у меня не будет браслетов, иностранцы не захотят меня фотографировать. А если они перестанут это делать, откуда мы возьмем деньги на еду?

Выражение его лица говорит мне, что я зарвалась.

– Ты знаешь, что случается с женами, если они не слушаются, – говорит он тихим голосом. – Оглянуться не успеешь!

Он резко хлопает в ладоши. Я не могу поверить, что он поднимет на меня руку, но ведь три месяца назад я бы не поверила, что буду голодать. Я отдаю ему деньги из кармана. На те, что спрятаны в корзине, я куплю рис и масло.

Позже, на нашем спальном коврике, Саньпа прижимается ко мне.

– Прости меня, дорогая, – ласково шепчет он.

Мы занимаемся любовью, и он нежен, как прежде. Но потом, когда Саньпа скрывается за дверью, чтобы выкурить свою трубку, пробуждаются подозрения. Муж никогда не говорит мне, как тратит деньги. Может, все уходит на азартные игры. На рисовую водку, женщин. Или на опиум… Но ведь я бы заметила! А если Саньпа потому и пропадает на несколько дней – восстанавливается перед возвращением домой. Нет. Со мной он так бы не поступил. Однако вскоре сомнения возвращаются. Он сделал это в тот раз в деревне Дэцзя…

Я выхожу на улицу и спрашиваю в лоб:

– Ты снова употребляешь опиум?

Его глаза темнеют.

– Очень редко, – признается он, – когда хочу спрятаться от страданий.

Я его жена и хочу помочь ему, но как?

Следующий день проходит как обычно: поиски еды, продажа безделушек. Поздним вечером, когда туристы вернулись в свои гостиницы, мы, переодевшись, снова собираемся на улице. Устроившись на бревнах, вышиваем, рассказываем истории и поем. Нас объединяет горе, и я утешаюсь тем, что мы все говорим на одном языке и следуем одним традициям.

Мы все желаем, чтобы земля вознаградила нас за трудолюбие. Надеемся обрести дом. Место, где мы будем жить сами по себе, независимо от жителей долин и даже других горных племен. Мы хотим, чтобы нас обволакивало тепло земли, окружали энергия деревьев и благоухание цветов. Но поскольку гармония нарушена, сегодня мы вынуждены терпеть самых странных людей – миссионеров. Для акха ненавидеть недопустимо, но иностранцы, провозглашающие, что наши обычаи – суть зло и есть только один бог, испытывает мое терпение.

– Ни один бог не позволил бы убивать близнецов! – верещит белый мужчина, будто мы четверо только этим и занимаемся.

Его жена пытается поговорить с нами о нездоровых детях:

– Они – особый дар божий.

Еще полчаса они стыдят нас за наши «глупые суеверия». По их мнению, мы не просто отсталые, мы грешные.

Впервые столкнувшись с этой парой, я поняла, что это люди, не знавшие, как существовать в гармонии с землей, животными, дождем, ветром и солнцем. Я не обращала внимания на страшные истории о том, как миссионеры похищают детей акха и отправляют их в детские дома и трудовые лагеря, но сегодня, после отъезда этих белых, жена-Шохань говорит:

– Когда я была на последних сроках, они посоветовали мне обратиться в их клинику. – Ей не удается скрыть обуревающие ее чувства. – Они сказали, что, если ребенок родится с заячьей губой или лишним пальцем, их врачи всё исправят. И я поехала в клинику. Там меня усыпили. Когда я проснулась, мне вручили мою малышку. Она была идеальной, и родила я без боли. Но они что-то сделали со мной, пока я спала, и больше мне не удается забеременеть.

Я слышала подобные истории много раз и эту принимаю как данность. А после меняю тему, обращаясь за советом к подругам:

– Я думаю, что совершила ошибку, заключив этот брак, но что мне теперь делать?

– Поосторожнее, – предупреждает одна из женщин. – Как бы он тебя не продал.

Я не задумывалась о том, что такое может случиться со мной, и эта мысль – внезапно ставшая слишком реальной – приводит меня в отчаяние.

– А если я найду дорогу к горе Наньно? Верну свадебные подарки свекрам в знак развода. И меня примут в родной деревне…

– Это невозможно, – перебивает меня жена-Ачжо. – Даже если ты выполнишь все ритуалы, которые требует процедура развода, домой ты не вернешься. Это такой позор.

Да, Старшая невестка предупреждала меня об этом, хотя и в более традиционных выражениях. А еще я вспоминаю слова А-ба и А-ма: «Слабый мальчик вырастет слабым мужчиной. Все на горе знают, что он лентяй». Они звучали до того, как забилось сердце Янье.

– По крайней мере, он не забрал твои браслеты и серебряные подвески с головного убора, – с готовностью подхватывает жена-Цзапо. – Когда это случится, у тебя ничего не останется.

Дома мы ужинаем супом – фактически это просто отвар клубней, собранных в джунглях. Затем Саньпа отбирает у меня деньги и натягивает плащ.

– Ты надолго? – спрашиваю я.

– Не задавай мне больше ни одного вопроса! – взрывается он. – Поняла? Никогда! – и выбегает из хижины.

Я сомневаюсь, что Саньпа вернется сегодня. Возможно, он не появится даже завтра вечером. Борясь с отчаянием, я прокручиваю в голове слова Дэцзя: «Все, что ты можешь сделать, – это жить».

Глубокой ночью мне снится кошмар. Человеческие отбросы Дэцзя выходят из ее тела. Но это не младенцы, а миниатюрные тявкающие собаки, почему-то совсем взрослые. А-ма кладет их в сумку и сидит на ней, пока их голоса не стихают. Дэцзя, как и в реальной жизни, плачет. Цытэ хохочет в углу. А-ма вливает лекарство в горло Дэцзя. Та начинает клевать носом. Сонно смотрит на нас. Затем появляется Саньпа. Он выносит мешок с собаками на улицу, нанизывает туши на вертелы и жарит их на огне себе на ужин. Он разрывает мясо зубами. Его губы блестят от